"ANTE LUCEM" (1897-1900)

Шли годы. Блок взрослел; взрослели его журналы; взрослели его стихи. Около четырнадцати лет он начал выпускать рукописный журнал «Вестник». Здесь Саша помешал переводы из античных и европейских классиков и самостоятельные приключенческие романы с продолжением, очерки с описаниями природы, баллады, лирические стихи и даже популярные научные статьи.

Стихи Блока постепенно становились сознательным творчеством, лирическим дневником впечатлительного, углублен­ного в себя подростка. Они еще откровенно подражательны. В них явственно чувствуются отзвуки музыкальной и утончен­ной лирики кумиров юного Блока — Жуковского, Полонского, Фета.

Летом 1897 года в жизни шестнадцатилетнего мальчика произошло серьезное событие: на немецком курорте Бад-Наугейм, где Блок отдыхал вместе с матерью, он познакомился с красивой, уже не очень молодой женщиной Ксенией Ми­хайловной Садовской. «Это была высокая, статная, темно­волосая дама с тонким профилем и великолепными синими глазами, — так описывает ее Бекетова.— Была она малороссиянка, и ее красота, щегольские туалеты и смелое, завле­кательное кокетство сильно действовали на юношеское вооб­ражение... Красавица всячески старалась завлечь неопытного мальчика, но он любил ее восторженной, идеальной любовью, испытывая все волнения нерпой страсти».

Влюбленность гимназиста была замечена всеми: она вызывала снисходительные улыбки у взрослых (впрочем, у матери — тревогу и ревность). Но это юношеское чувство было гораздо сильнее и одухотвореннее, чем думали окружающие. Оно оста­вило глубокий след в душе и в поэзии Блока. Влюбленность довольно скоро прошла, но сердечная память о ней осталась на всю жизнь. В 1909-1910 годах он создает один из лучших своих любовных циклов — «Через двенадцать лет», где сквозь туман времени вновь проступает давний, незабвенный «синий призрак».

Все, что память сберечь мне старается,

Пропадает в безумных годах,

Но горящим зигзагом взвивается

Эта повесть в ночных небесах.

Жизнь давно сожжена и рассказана,

Только первая снится любовь,

Как бесценный ларец перевязана

Накрест лентою алой, как кровь.

Так всегда было с Блоком: впечатления, глубоко врезавшие­ся в его сердце, оставались на всю жизнь, могли долго, до времени, таиться на дне сознания и потом вдруг вспыхивали и превращались в поэзию, в стихи.

30 мая 1898 года Блок окончил гимназию. А 31 августа он поступил («довольно бессознательно», как сам потом при­знавался) на юридический факультет Петербургского универ­ситета. Скоро он понял, что юриспруденция ему совершенно чужда, и перешел на филологический факультет, который закончил в 1906 году. Надо сказать, что хотя большого следа университет не оставил в его жизни, все же он дал ему солидное систематическое филологическое образование, навыки исследовательского труда. Кандидатское сочинение Блока о русских просветителях XVIII века Болотове и Новикове вы­звало пылкое одобрение профессора И. А. Шлянкина. И впо­следствии Блок не раз обращался к научной работе и выполнял ее всегда с блеском.

Одним из самых страстных увлечений юноши был театр. Знаменательно, что в семейной анкете на вопрос: «Чем я хотел бы быть» — шестнадцатилетний Блок отвечает: «Артистом императорских театров». Он боготворит премьеров тогдашней петербургской сцены Далматова, Дальского, Савину. Он и сам увлекается декламацией, в своем родном Шахматове перед немногочисленными зрителями пылко произносит монологи Ромео и Гамлета. Благоговейное отношение к Шекспиру, появившееся в эти годы, Блок тоже сохранил на всю жизнь.

Летом 1898 года он участвует в любительских спектаклях в имении Боблово. Эта усадьба, принадлежащая Д. И. Менделееву, другу и университетскому коллеге А. Н. Бекетова, находилась в нескольких верстах от Шахматова. Вот как много позднее, летом 1921 года, перед самой смертью, в набросках поэмы «Возмездие» написал Блок о своем первом приезде в Боблово: «Долго он объезжал окрестные холмы и поля, и уже давно его внимание было привлечено зубчатой полосой леса на гребне холма на горизонте. Под этой поло­сой, на крутом спуске с холма, лежала деревня. Он поехал туда весной, и уже солнце было на закате, когда он въехал в старую березовую рощу под холмом... вдруг — дорожка в лесу, он сворачивает, заставляя лошадь перепрыгнуть через канаву, за сыростью и мраком виден новый просвет, он выез­жает на поляну, перед ним открывается новая необъятная незнакомая даль, а сбоку — фруктовый сад. Розовая девушка, лепестки яблони — он перестает быть мальчиком».

Александр Блок увидел шестнадцатилетнюю дочь Менделеева Любу и полюбил ее на всю жизнь.

В Боблове было много веселой молодежи. Там тоже увлекались театром, тоже мечтали поставить спектакль. Блок сразу же предложил взяться за «Гамлета» — на меньшее он не согла­шался. Он играл самого вечно печального принца, а Люба Менделеева — Офелию. Играли в сенном сарае. Перед спектак­лем очень волновались. Много лет спустя Любовь Дмитриевна вспоминала:

«Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, рас­пущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен... Блок в черном берете, колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену... Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое: я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора... Даже руки наши не встретились, и смот­рели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и сем­надцать лет». «Мы были еще в мире того разговора, и было не страшно, когда прямо перед -нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой, сияющий голубизною метеор».

Какие бледные платья!

Какая странная тишь!

И лилий полны объятья,

И ты без мысли глядишь...

Кто знает, где это было?

Куда упала Звезда?

(«Тебя скрывали туманы...», 1902)

Гамлет и Офелия — вот они на старых фотографиях. «У обоих удивительные лица,— пишет поэтесса Н. А. Павлович.— Никогда, ни в каком девичьем лице я не видела такого выражения невинности, какое было у нее. Это полудетское, чуть скуластое, некрасивое по чертам лицо было прекрасно. А его лицо — это лицо человека, увидевшего небесное виденье».

Не призывай и не сули

Душе былого вдохновенья.

Я — одинокий сын земли.

Ты — лучезарное виденье.

И через многие, многие мятежные, безумные годы, несмотря на все свои увлечения другими женщинами, уставший, трагически измученный жизнью Блок в минуты тоски и одиночества вновь и вновь будет звать на помощь свою Единственную, свою Милую, свою Офелию.

Я — Гамлет. Холодеет кровь,

Когда плетет коварство сети,

И в сердце — первая любовь

Жива — к единственной на свете.

Тебя, Офелию мою,

Увел далёко жизни холод,

И гибну, принц, в родном краю,

Клинком отравленным заколот.

(1914)

И вновь и вновь будет вспоминать тот счастливый, розовый, юношеский сон.

Приближается звук.

И, покорна щемящему звуку,

Молодеет душа.

И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,

Не дыша.

Снится — снова я мальчик, и снова любовник,

И овраг, и бурьян,

И в бурьяне— колючий шиповник,

И вечерний туман.

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,

Старый дом глянет в сердце мое,

Глянет небо опять, розовея от краю до краю,

И окошко твое.

(1912)

С лета 1898 года начинается тот стихотворный поток, кото­рый дает начало циклу «Стихов о Прекрасной Даме» — этому лирическому взлету молодого Блока, океану любовных гимнов, обращенных к Л. Д. Менделеевой. В юношеских стихах 1898—1899 годов еще преддверие этого цикла («Ante Lucem»— «Перед светом» — назвал Блок позднее эти свои ранние стихи), но в них уже звучит его мелодия — молитвенное по­клонение любимой.

Талант молодого поэта крепнет от стихотворения к стихотворению. В них все явственнее можно различать будущего Блока, его голос — один из самых дорогих, завораживающих голосов в русской поэзии.

Медлительной чредой нисходит день осенний,

Медлительно крутится желтый лист,

И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист —

Душа не избежит невидимого тленья.

Так, каждый день стареется она,

И каждый год, как желтый лист кружится,

Всё кажется, и помнится, и мнится,

Что осень прошлых лет была не так грустна.

(1900)

В ранних стихах Блок очень резко говорит о своем индивидуализме, о чуждости мелкой суете человеческих стремле­ний, о презрении к черни.

Душа молчит. В холодном небе

Все те же звезды ей горят.

Кругом о злате иль о хлебе

Народы шумные кричат...

В «Автобиографии» Блок вспоминал о том, как он, двадцатилетний студент, принес редактору журнала «Мир божий» В. П. Острогорскому стихи, навеянные картинами Васнецова, изображающими Сирина, Алконоста и Гамаюна — вещих птиц древнерусских легенд. Общественно настроенный редактор отнесся к его «безыдейным» стихам, по словам Блока, «со свирепым добродушием», сказав: «Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает что творится!» Но либеральный редактор оказался чрезвычайно недальновиден и глух к поэзии: ведь стихи эти лишь внешне могли показаться далекими от современных тогдашних событий. На самом деле они — о жизни, о времени, о России; только говорят они об этом крупно, отвлеченно, символически. Незадолго до трагических событий начала зека — русско-японской войны, Цусимы, 9 Января — написано пророческое стихо­творение «Гамаюн, птица вещая»:

На гладях бесконечных вод,

Закатом в пурпур облеченных.

Она вещает и поет,

Не в силах крыл поднять смятенных...

Вещает иго злых татар,

Вещает казней ряд кровавых,

И трус, и голод, и пожар,

Злодеев силу, гибель правых...

Предвечным ужасом объят,

Прекрасный лик горит любовью,

Но вещей правдою звучат

Уста, запекшиеся кровью!..