«ЯМБЫ» (1907-1914). «РОДИНА» (1907-1916)
В февральском письме к матери 1911 года Блок пишет: «...Я «общественное животное», у меня есть определенный публицистический пафос и потребность общения с людьми — все более по существу».
Именно этот «публицистический пафос» заставляет Блока все пристальнее всматриваться не только в общие, философские закономерности жизни, но и в ее социальную сторону, в ее повседневные, казалось бы, мелкие, но от того ничуть не менее мучительные несправедливости и обиды. И совсем не случайно в дневнике Блока вдруг появляются такие записи: «Мы тут болтаем и углубляемся в «дела». А рядом — у глухой прачки Дуни болит голова, болят живот и почки. Воспользовавшись отсутствием «видной» прислуги, она рассказала мне об этом... Надо, чтобы такое напоминало о месте, на котором стоишь, и надо, чтобы иногда открывались глаза на «жизнь» в этом ее, настоящем смысле; такой хлыст нам, богатым, необходим» (19 декабря 1912 г.).
И еще и еще: «Вечерние прогулки... по мрачным местам, где хулиганы бьют фонари, пристает щенок, тусклые окна с занавесочками. Девочка идет — издали слышно, точно лошадь тяжело дышит: очевидно, чахотка; она давится от глухого кашля, через несколько шагов наклоняется... Страшный мир» (28 февраля 1912 г.).
«Ночь белеет, сейчас иду на вокзал встретить милую. Вдруг вижу с балкона: оборванец идет, крадется, хочет явно, чтобы никто не увидал, и все наклоняется к земле. Вдруг припал к какой-то выбоине, кажется, поднял крышку от сточной ямы, выпил воды, утерся... и пошел осторожно дальше. Человек...» (19 июня 1912 г.).
И одно за другим идут гневные, требовательные, суровые стихи:
Да. Так диктует вдохновенье:
Моя свободная мечта
Все льнет туда, где униженье,
Где грязь, и мрак, и нищета.
Туда, туда, смиренней, ниже,—
Оттуда зримей мир иной...
Ты видел ли детей в Париже,
Иль нищих на мосту зимой?
На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Все не смела в твоей отчизне...
Всю жизнь жестоко ненавидя
И презирая этот свет,
Пускай грядущего не видя,—
Дням настоящим молвив: нет!
Земное сердце стынет вновь,
Но стужу я встречаю грудью.
Храню я к людям на безлюдьи
Неразделенную любовь.
Несколько позднее — в 1919 году — эти гражданские стихи 1907—1914 гг. Блок объединил в сборник, назвал его «Ямбы» и посвятил памяти своей сестры Ангелины, дочери А. Л. Блока от его второго брака. Это была замечательная девушка, востор=женная, «нежная, чуткая, нервная» — так писал о ней брат. Она погибла совсем молодой, в 1918 году: во время войны была сестрой милосердия, заразилась воспалением мозга и умерла в военном лазарете.
О своем творческом и мировоззренческом пути от «Стихов о Прекрасной Даме» до публицистической лирики «Ямбов» Блок с чрезвычайной четкостью сказал в замечательном письме к Белому 6 июня 1911 года: «...Таков мой путь... все стихи вместе — «трилогия вочеловечения» (от мгновения слишком яркого света — через необходимый болотистый лес — к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и...— к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру...)».
Но недостаточно ведь просто «мужественно глядеть в лицо миру». И как бы ни был предан поэт объективной истине, все же ему необходима какая-то точка, на которой он может твердо стоять, с которой может смотреть на мир, нечто незыблемое, поддерживающее и вдохновляющее. Такой точкой, такой верой, такой вечной любовью была для Блока Россия.
Составляя третий том собрания своей лирики, Блок объединил в раздел «Родина» несколько стихотворений 1907— 1916 годов. Однако, как он сам говорил, все его произведения — о России. Эта тема для Блока, в сущности, не имеет границ. Когда мы вчитываемся в стихи, объединенные в цикле «Родина», мы видим, что в это понятие для Блока входит все дорогое, кровное, того,чего родилась его душа, то, что таится в глубине ее. Родина — это и детские смутные воспоминания о самом глубоком, темном, изначальном — о тихой спальне, о склоненном лице няни:
Сладко дремлется в кроватке.
Дремлешь? — Внемлю... сплю.
Луч зеленый, луч лампадки,
Я тебя люблю!
(«Сны», 1912)
Это и щемящая, сладко раздирающая душу нежность к родной тоскливой, зовущей куда-то природе:
Там неба осветленный край
Средь дымных пятен.
Там разговор гусиных стай
Так внятен.
Свободен, весел и силен,
В дали любимой
Я слышу непомерный звон
Неуследимый,
Это и мысль о горестной судьбе русского человека, в которой тоска серых будней переплетается с яркими, невозможными, никогда не сбывающимися мечтами,— о судьбе, так часто завершающейся нелепой гибелью, все равно от чего:
Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей — довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена— все больно.
(«На железной дороге», 1910)
Историческая судьба России стоит в центре небольшого цикла «На поле Куликовом». Мятежная Русь, летящая в грядущее,— вот образ, вдохновляющий Блока, помогающий ему оставаться бесстрашным, бессонным и вольным.
Наш путь — степной, наш путь — в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы — ночной и зарубежной —
Я не боюсь...
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль...
(«Река раскинулась...», 1908)
И о том же: о вечном движении, о вечной молодости России, нищей и прекрасной, смиренной и безудержной, о великой своей любви и вере — программное стихотворение «Россия»:
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои.
Твои мне песни ветровые –
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет,
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
Ну что ж? Одной заботой боле —
Одной слезой река шумней,
А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
В стихах Блока облик Родины - живой, персонифицированный, очеловеченный. Он как бы сливается с прекрасным женским образом. Любовь поэта к России - личное, кровное, глубоко интимное чувство, неотделимое дли него от вечной его любви к «единственной на свете, к жене.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь—стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Именно поэтому Блок включает в цикл «Родина» одно из пленительнейших своих любовных стихов:
Этот голос - он твой, и его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам.
Хоть во сне твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам.
(«Приближается звук...», 1912)
И даже мысль о грядущей смерти для Блока тоже связана с мыслью о России: последнее его воспоминание, последние проплывающие предсмертные видения будут о ней:
Что ж, конец?
Нет... еще леса, поляны,
И проселки, и шоссе,
Наша русская дорога,
Наши русские туманы,
Наши шелесты в овсе...
(«Последнее напутствие», 1914)
Есть среди блоковских стихов о России и другие яростные, презрительные:
Грешить бесстыдно, непробудно.
Счет потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной.
Пройти сторонкой в божий храм.
Три раза преклониться долу,
Семь — осенить себя крестом,
Тайком к заплеванному полу
Горячим прикоснуться лбом.
Кладя в тарелку грошик медный.
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад.
А воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери.
Икнув, ногою отпихнуть.
Но поэт не может отвернуться от родной своей земли, даже когда ее лицо искажено уродливой гримасой. И, ненавидя русское дикое и тупое мещанство, Блок остается верен своей трудной любви и вере. Отсюда — финал стихотворения:
...И на перины пуховые
В тяжелом завалиться сне...
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.
Циклы «Ямбы» и «Родина», пронизанные ощущением истории, тревожным предвещением бури, исполненные гражданским, общественным пафосом, позволяют нам яснее понять, какими путями шел Блок к высшему своему поэтическому и человеческому подвигу — к признанию Октябрьской революции и к созданию поэмы «Двенадцать».