ДЕТСТВО (1880—1896)

16 ноября 1880 года в Петербурге в семье ректора университета Андрея Николаевича Бекетова у его двадцатилетней дочери Александры Андреевны Блок родился сын. Мальчика назвали гордым именем героев и поэтов: Александр.

Это была стародворянская семья высокой духовной культуры, благородная, гостеприимная и непрактичная. Глава ее, старый Бекетов,— видный ученый-ботаник. Его жена Елиза­вета Григорьевна — писательница, известная в свое время переводчица. Занимались переводами и их дочери, в том числе и Александра.

В старом «ректорском доме» на Васильевском острове было многолюдно и весело. К дочерям профессора собиралась молодежь, студенты, спорили, ораторствовали, танцевали, хохотали.

Всем ведомо, что в доме этом

И обласкают, и поймут,

И благородным мягким светом

Все осветят и обольют...

(«Возмездие»)

В конце 1870-х годов у Бекетовых появился новый гость — двадцатишестилетний юрист Александр Львович Блок, блестяще талантливый, одаренный острым, скептическим умом, великолепный музыкант. Он был красив и своим гордым, сумрачным, тонким лицом, как говорили вокруг, напоминал Байрона. Александр Львович произвел большое впечатление на очаровательную, кокетливую восемнадцатилетнюю Алю Бекетову. Вскоре он посватался к ней. Обвенчавшись, молодые уехали в Варшаву, где А. Л. Блок получил кафедру в университете. Казалось бы, жизнь складывалась счастливо: красивая молодая пара, блестящая будущность, ученая карьера Александра Львовича... Но все обернулось драмой. Блок оказался неуравновешенным, деспотичным, болезненно скупым человеком; на него находили приступы безумной ревности и бешеного раздражения. Этими жестокими вспышками он истязал хрупкую, нервную Александру Андреевну настолько, что она решилась расстаться с ним. Когда она вернулась в Петербург к родителям, те не узнали ее: из хорошенькой хохотушки она превратилась в измученную, молчаливую женщину. Вопреки воле мужа она осталась с родными. Здесь, в «рек­торском доме», вскоре и родился ее единственный сын.

Маленького Сашу обожали все члены этой большой дружной семьи: сам дед, бабушка, прабабушка, многочисленные тети. Его баловала прислуга. Мальчик рос настоящим наследным принцем.

«Смутно  помню  я,— пишет  Блок в  «Автобиографии», -большие петербургские квартиры с массой людей, с няней, игрушками и елками— и благоуханную глушь нашей маленькой усадьбы».

Таким мы и видим его на ранних фотографиях: нежного, изящного дворянского мальчика с гордым лицом, с надменным ртом и доверчивыми, серьезными, думающими огромными глазами. Уже на детских фотографиях по этому неподвижному, взыскательному и простодушному взгляду всегда можно узнать Блока.

Дни его были наполнены играми, возней, беготней. Мальчик рос здоровым, крепеньким, очень сильным и ловким.

Сладить с ним было нелегко. Если он начинал капризничать, упрямиться — уговорить его не было никакой возможности. «...Изменить его наклонности, повлиять на него, воспротивиться его желанию или нежеланию было почти невозможно. Он не поддавался никакой ломке: слишком сильна была его индивидуальность, слишком глубоки его пристрастия и антипатии. Таким остался он до конца... Делать то, что ему несвойственно, было для него не только трудно или неприятно, но прямо губительно». Так пишет М. А. Бекетова, тетка Блока, первый его биограф.

Когда Сашуру называли царевичем и принцем, имели в виду не только его локоны и изысканно-тонкое лицо. Было во всем существе этого трудного, нервного мальчика какое-то врожденное благородство, прямота, простодушие. Лгать, лукавить, хитрить, жаловаться на кого-то он совершенно не умел; он был слишком гордым ребенком, чтобы унижаться до лжи. Но гордость его и в эти ранние годы никогда не имела оттенка высокомерия, самовлюбленности. Наоборот, всех покоряли его доброта, щедрость, нежность. Недаром няни в семье Бекетовых, прислуга, швейцары в «ректорском доме» — все благоволили к маленькому Саше.

На все лето Бекетовы уезжали в свое маленькое подмосков­ное имение Шахматово. Этот клочок земли Блок всю жизнь любил нежно и пристрастно. Любил свой дом на холме под раскидистым тополем, зубчатые полосы леса на горизонте, любил огромный простор, открывающийся с шахматовского холма: разбросанные бедные серые деревни, излучины медленной речки Лутосни. Шахматово осталось в душе поэта веч­ным символом России и вечной живой любовью. В чернови­ках поэмы «Возмездие» ему посвящено много строк:

Огромный тополь серебристый

Склонял над домом свой шатер,

Стеной шиповника душистой

Встречал въезжающего двор...

И дверь звенящая балкона

Открылась в липы и в сирень,

И в синий купол небосклона,

И в лень окрестных деревень...

И по холмам, и по ложбинам.

Меж полосами светлой ржи

Бегут, сбегаются к овинам

Темно-зеленые межи...

Белеет церковь над рекою,

За ней опять — леса, поля...

И всей весенней красотою

Сияет русская земля...

Лет с шести у Саши появился интерес к поэзии. Особенно полюбил он стихи Жуковского и Полонского. «С раннего дет­ства я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны»,— писал Блок в «Автобиографии».

Рано начал он увлекаться писанием: придумывал маленькие рассказы, сказки, шутливые стихи, шарады, ребусы и из всего этого составлял альбомы и журналы. Содержание этих книжек — самое наивное, совсем еще младенческое: картинки с неизменными кошками и кораблями, рассказы «Рыцарь», «Шалун», шуточные стишки вроде «Объедалы»:

Жил был Маленький коток,

Съел порядочный

Пирог.

Заболел тут животок —

Встать с постели

Кот не мог.

Конечно, нелепо по этому стихотворному ребяческому лепету делать выводы о раннем формировании таланта. Но большая интенсивность этого детского творчества несомненна.

В гимназию Саша поступил в 1890 году, когда ему еще не исполнилось десяти лет. До этого времени он жил в основном среди взрослых, почти не встречаясь с детьми, И хотя был он очень приветлив, всегда чувствовалась в нем какая-то замкнутость, углубленность в себя. Поэтому огромная толпа шумных мальчишек, вообще — «чужих», поразила его в первый же гимназический день. Много позднее он писал: «Мама привела меня в гимназию; в первый раз в жизни из уютной и тихой семьи я попал в толпу гладко остриженных и громко кричащих мальчиков; мне было невыносимо страшно чего-то, я охотно убежал бы или спрятался куда-нибудь; но в дверях класса, хотя и открытых, мне чувствовалась непереходимая черта».

Потом, конечно, он привык к гимназическому обиходу, однако со сверстниками был далек. Вообще гимназия почти не оставила следа в его жизни.

Блок долго — до 17-18 лет — в сущности, оставался большим ребенком, огражденным от опытов «грубой жизни», житейской трезвой взрослости тепличной домашней атмосферой. И в то же время необычность, интеллигентность, духовность семьи сыграли громадную роль в формировании его как личности и как поэта. Особенно сильна была близость между Блоком и его матерью. С младенчества Саша относился к своей «капельке», «крошечке», «маме-мамисельке» с трогательной ласковостью. Но и позднее, когда он превратился в подростка, в юношу, привязанность его к матери не только не уменьшилась, но стала глубже, сознательнее. В творчестве взрослого Блока очень заметны следы влияния личности, вкусов, убеждений Александры Андреевны. Отношения ее и Блока — возвышенный пример нежной привязанности, доверия и глубочайшей внутренней связи между матерью и сыном.

Рассказывать о детстве гения вообще трудно. Однако, вглядываясь в то немногое, что известно о детских годах Блока, мы ощущаем какой-то необыкновенный «консерватизм», устойчивость его внутреннего облика. Менялась его жизнь, его вкусы, его убеждения. Но духовная основа оставалась почти неизменной: слишком велика была ее сила и стойкость. Все черты, которые мы наблюдаем в характере маленького Сашуры.— от самых значительных до мелочей — сохраняются у взрослого Блока. Та же стоическая правдивость, гордость, детское простодушие; то же изысканное душевное благород­ство, повышенная нервная эмоциональность, глубина восприя­тий при видимом спокойствии; та же страстная привязанность к матери; та же любовь к лирике Жуковского и Полонского; все — даже нежность к зверям, пристрастие к кораблям, спо­собность к физическому труду, —  все эти человеческие свойства Блока «родом из детства».